Квинт Лициний - Страница 119

119

Я притянул Томино запястье, взглянул на часики и нахмурился.

«Опаздывает… надеюсь. А, нет, вон он», — выдохнул с радостным облегчением и с предвкушением заулыбался, глядя на торопливо выкатывающий из-под моста знакомый катерок. Небрежно предложил:

— Как насчет прокатиться по каналам?

Тома округлила глаза:

— На чём?

— Уверен, такой красивой девушке никто не посмеет отказать. Помаши катеру рукой.

Тома неуверенно взмахнула, и посудина, чуть довернув, запыхтела в нашу сторону и начала притираться к спуску.

— Что, молодежь, садись, — пробасил краснолицый Степаныч, чей энтузиазм был вчера удобрен червонцем и моим обещанием дать ещё один по завершению прогулки.

Я перешагнул через борт и, подав недоумевающей Томе руку, провёл её к расположенному вдоль борта сиденью. Достал из сумки клетчатое покрывало и накинул поверх досок:

— Пристраивайся.

Она неуверенно села, наклонилась к моему уху и, постреливая глазами на корму, прошептала:

— Чего это он..?

Я воспользовался моментом и, практически уткнувшись губами в мягкое ушко, нашептал:

— Не устоял перед твоим обаянием. Как и я.

Довольно посмеиваясь, Тома легонько ткнула меня кулачком в бок:

— Я серьёзно!

— Это — сюрприз.

— Ааа… — она отклонилась и как-то по-новому посмотрела на меня, — здорово…

Мы вплыли в полумрак Измайловского моста, я приобнял поёжившуюся Тому за талию и чуть притянул её к себе:

— Давай полюбуемся городом. С реки он выглядит совсем иначе.

И действительно, при взгляде с воды ровные фасады питерских особняков и доходных домов, встав на пьедестал гранитной набережной, становятся заметно выше, и родные места вдруг преображаются в таинственных незнакомцев, даря новый взгляд на привычные ансамбли. Прижавшись друг к друг, неторопливо скользим по городу дворцов, казарм и парков, заворожено любуясь необычными видами и лишь изредка обмениваясь удивлёнными и восхищёнными восклицаниями.

В тени мостов я придвигаюсь ещё ближе и, чуть касаясь губами основания шеи, длинно и осторожно выдыхаю тёплый воздух. Тома, дёрнувшаяся в первый раз от неожиданности, теперь зябко замирает и крепче прижимает к себе мою руку. Я же сладко млею от той неясной надежды, что, возникнув от этой невинной близости, начинает стремительно разгораться, выжигая всю мою сущность; от надежды, что сворачивает мир почти в точку, в маленький уютный кокон, зыбкие границы которого намечены теплом, исходящим от наших тел. Потом железные фермы, усыпанные гигантскими заклёпками, заканчиваются, и на нас отвесно падает свет, безжалостно разрушая краткое уединение. Мы смущенно отклоняемся друг от друга, чуть-чуть, на несколько сантиметров, так, что бы уже возникла видимость раздельности, но, только видимость и не более того, и с надеждой измеряем взглядом расстояние до следующей густой тени.

Проводили глазами Аничков мост и я чуть отсел и полез в брошенную под скамейку сумку. Тома иронично зафыркала, когда я, позвякивая, извлек два стибренных из серванта хрустальных бокала и бутылку шампанского:

— Дачу уже забыл?

Я густо покраснел и с сожалением посмотрел на бутылку:

— Нда… ну, тогда, только по два бокала — и всё. Степаныч, — я повернулся к корме и показал бутылку, — поможешь добить?

— Да не вопрос. Помогать молодежи — наша святая обязанность, — убежденно сказал он и довольно разгладил правый ус.

Я хлопнул пробкой и лихо разлил пенящуюся струю по бокалам. Проплыли Инженерный Замок, поднырнули под мост и мимо потянулся Летний Сад.

— Тома… Томочка… — горло неожиданно перехватило, и я смешался, забыв подготовленные слова, а потом выдернул на язык первое подвернувшееся, — я старый солдат, и не знаю слов любви…

Кончик носа у Томы презрительно сморщился, чуть-чуть, почти незаметно. Улыбка ещё танцевала на губах, но зрачки превратились в воронки, куда, как в чёрные дыры, начало стремительно истекать веселье.

Я замер с перехваченным от волнения дыханием — так замирает сапёр, обнаруживший, что уже поставил ногу на мину, но еще, к счастью, не услышал щелчка взрывателя.

— Стоп! — замахал кистью, пытаясь смахнуть только что наговоренную чушь, — стоп… Ты права, фигню молочу…. Паясничаю на нервной почве. Извини. Сейчас…

Посмотрел в высокое небо. Господи, ну почему это каждый раз так мучительно тяжело?!

Пару раз глубоко вздохнул, собирая всю смелость, и решительно взглянул прямо. Голова закружилась, и я начал проваливаться в эти наполненные тревожным ожиданием, разноцветно-зелёные, с оранжевыми крапинками глаза.

— Солнышко… — выдохнул с радостным страхом, — понимаешь, я без тебя жить не могу… Я тебя люблю. Молчи! — испугано воскликнул я, на миг показалось, что она хочет качнуть головой, — молчи… пока.

Я замер на миг, вслушиваясь, готовый ко всему, вплоть до тревожного скрежета разверзающихся прорех мирозданья и визга выскакивающих оттуда лангольеров. Нет, тихо… Наклонился поближе и, осмелев, с жаром продолжил:

— Да, люблю. Я знаю, что мы лишь школьники, почти что дети… — я чуть печально улыбнулся, — пока дети. Ты можешь не отвечать, я лишь хотел сказать тебе о том, что ты теперь для меня значишь.

Сказал! С облегчением выдыхаю и вижу, как ползут у Томы вверх уголки губ, а на щёках начинают проявляться милые ямочки. Меня неудержимо тянет вперёд, и я наклоняюсь к её губам. Тома опять стреляет глазами мне за плечо, на корму, и заливается густым румянцем.

— Потом… — шепчет чуть слышно.

Я на секунду замираю, незаметно втягивая ставший родным запах, затем улыбаюсь глазами и согласно прикрываю веки. Потерплю. И вновь поднимаю позабытый бокал:

119