Квинт Лициний - Страница 49

Пододвинул лист бумаги и начал набрасывать график операции со списком привлекаемых специалистов. Процесс пошел, колесо Истории отдалилось от предыдущей колеи ещё на пару микронов.

Среда, 30.03.1977, 14.55

Ленинград, Красноармейская улица

Нога за ногу плетемся из школы, перебрасываясь шутками. К сожалению, до Томиного дома всего метров четыреста — даже неторопливо бредя, мы пройдем эту дистанцию минут за десять. Ну, ещё немножко можно будет у парадной потоптаться. Перехватываю в левую руку оба портфеля и пускаю в ход домашнюю заготовку — достаю из конверта, вложенного во внутренний карман куртки, два самодельных батончика мюсли. Неторопливо помахал приманкой перед чуть вздёрнутым носиком:

— Хочешь?

— Что это? — в изумлении разве что не обнюхала.

— Сладкие батончики вчера испек. Геркулес с тертым яблоком, корицей, изюмом и медом. Вкусно, — тяну тоном профессионального соблазнителя и смачно откусываю от своей порции. Действительно вкусно, меда с корицей не пожалел.

— Спасибо, — батончик энергично вырван у меня из рук, и мы захрустели на пару.

— Ммм… — закатив глаза к небу, — здоровски… сложно делать?

Перед подсечкой делаю драматическую паузу, словно что-то припоминаю, потом небрежно роняю:

— Да нет, наоборот — просто. Хочешь, завтра после школы зайти ко мне, пообедаем, и я проведу инструкторско-методическое занятие. За час управимся. Кстати, обжаренный геркулес можно не только в батончик формировать, но и россыпью делать, а потом с молоком на завтрак. Тоже вкусно. И полезно.

Тома с задумчивой грустью разглядывает огрызок батончика в руках, я замер с деланным безразличием. Ловись рыбка большая и маленькая…

— Я подумаю, — лукаво улыбается.

Хм… Мою невинную хитрость раскусили?

— Угу… — в бурчание невольно прокрались недовольные нотки, и, что бы их скрасить, резво продолжаю, — впрочем, я наладил сейчас производство, на свой один небольшой батончик в день можешь смело рассчитывать.

— Я подумаю, — повторяет она. — Можно и у меня пообедать. Я у тебя чай уже пила, теперь твоя очередь. А потом покажешь.

— Прокормишь? У меня после школы аппетит зверский, — пытаясь скрыть довольную улыбку, следующие два шага делаю чуть-чуть короче, что б немного приотстать. Мимика у меня предательски открытая, плохо подчиняется даже прямому волевому контролю. Видимо, тоже возрастная особенность.

— Порадуешь своим жором бабушку, она вечно ворчит, что меня не накормить.

Ах ты ж чёрт, там бабушка водится… Улыбку стекла с лица, сменившись озабоченным выражением. С другой стороны — подумаешь, бабушка… Как будто ты всерьез рассчитывал на что-то ощутимое от этого обеда. Окидываю Томин профиль оценивающим взглядом. Да, до первого поцелуя ещё как до небес — семь вёрст и всё лесом…

— Главное — не напугать с первого раза своим аппетитом старушку слишком сильно.

Тома жизнерадостно смеется:

— Это вряд ли, она у нас хлебосольная, пока как пузырь за столом не раздуешься — не выпустит.

— Так когда, ты говоришь, я смогу познакомиться с этой достойной женщиной?

Со смехом сворачиваем на Москвина, на повороте нас с понимающей полуулыбкой энергично обгоняет химичка. Дав Елене Дмитриевне отойти, объявляю:

— Анекдот. Знаете ли вы, что у Лжедмитрия второго была дочка Елена. Елена Лжедмитриевна.

Переждав хихиканье, продолжаю:

— Сейчас проверю, как ты арифметику знаешь. Помнишь, что Владимир Ильич сказал про коммунизм, советскую власть и электрификацию?

— Эээ… Коммунизм — это советская власть плюс электрификация?

— Угу… Смотри, — я поднял с земли прутик, обломал мягкий кончик и вывел на склоне подтаявшего сугроба:

...

«К = СВ + Э»

— Теперь скажи мне, чему, по правилам арифметики, равна электрификация?

Тома задумалась на секунду, потом фыркнула в ладошку и насмешливо скосила на меня глаза:

— Это чему ты честную комсомолку пытаешься научить? Кое-кому из моей родни такая арифметика может не понравиться.

Комсомолка… Пару секунд рассматриваю длинные, болтающиеся почти до пояса, ушки серой пуховой шапочки, изо всех сил стараясь вести себя взросло. Потом махаю на всё рукой и не сильно дёргаю за них, надвигая край шапки Томе на брови. На мгновенье замираем, глядя друг на друга, и вот я уже легко бегу, набирая скорость, через пустую дорогу, на вдохе слышу кислый запах ржавчины трамвайных рельс, мельком любуюсь переливами бензина на мокром асфальте, в ушах — шум ветра…

Взлетаю на тротуар, увернувшись от заполошно шарахнувшегося из-под ног голубя, сворачиваю левей, туда, где в воздухе разлит горьковатый запах разбухшей от влаги коры тополей, и кошу взгляд назад. В полутора шагах за мной несется тонконогий оленёнок, из-под шапки кое-где вырвались на свободу рыжевато-каштановые прядки, ноздри раздуваются в наигранном гневе, на губах танцует довольная улыбка. Пробегаю ещё метров пять и, резко остановившись, разворачиваюсь, вскидывая портфели в стороны.

Ах, как жаль, что нет снежной целины за спиной! Многое бы сейчас отдал за то, чтоб увлечь влетевшую в меня девчонку в пушистую белизну и, падая спиной в хрустящую мякоть, увидеть над собой распахнувшуюся высь и изумление в приближающихся глазах…

Четверг, 31.03.1977, 13.20

Ленинград, Измайловский пр

«Всё хреново», — подвел я черту под анализом и с укоризной посмотрел на портреты членов Политбюро. Не оправдали они моих надежд, вместо плана — руины. Нет и не будет никакого Патрона… Не к кому идти, стучаться, писать и что-то доказывать. Нет адекватного лидера со стратегическим мышлением, способного на поступок. Некому предъявлять доказательства предстоящей катастрофы, не с кого требовать смены курса.