Квинт Лициний - Страница 111

111

Я упал на лавочку и подставил лицо солнцу. Лёгкая дурнота, уже лет десять как не посещавшая меня, продолжала мутить нутро. Ничего, сейчас до станции прогуляюсь, разойдётся… Там в магазине кефирчика куплю…

Рядом кто-то сел, и я нехотя приоткрыл один глаз. Дед приветственно ухмыльнулся и, приложившись к горлышку, сделал длинный глоток «ячменного колоса». Меня явственно передёрнуло, и ухмылка деда стала откровенно издевательской.

Из приотворённой на веранду двери донёсся гроход падающей табуретки, звон стекла и возмущенный вскрик бабки:

— Валька, зараза! Поставь стакан! — затем раздался сочный шлепок полотенцем.

Загрохотало и звучно покатилось по полу задетое ведро. Дверь хлопнула, и мимо, явственно покачиваясь, очумело пронеслась активистка.

Я, невыдержав, заржал в голос, хлопая ладонью по дереву.

— На цепь… Немедленно… Куда хозяин смотрит…

— Зар-раза… — бабка встала на крыльцо и с победным видом проводила взглядом поверженного противника, — с утра винище хлестать начинает, в одиночку. Что Вадька себе думает, не понятно…

Вышла Яська, потянулась и, подтолкнув плечём, присела с другой стороны. Я с завистью посмотрел — свежа, глазки чистенькие, бодрая.

— Сейчас Тома соберётся и пойдём, проводим, — сказала она.

Из дома, тем временем, стал доноситься шум. Мы с дедом прислушались и недоуменно переглянулись — похоже, шумели Тома с мамой. Пожав плечами, я откинулся к нагретой стенке и стал терпеливо ловить солнечное тепло.

Минут через пять дверь с грохотом распахнулась и из дома буквально вылетела Тома. Мама, горестно всплеснув руками, остановилась в проёме. Я встал и от неожиданности икнул.

— Ой…

Тома горделиво подбоченилась.

Я медленно полез в карман, вытащил носовой платок и протянул:

— Конечно, настоящую красоту ничем не испортишь, но… немедленно смой. И на ближайшие лет тридцать можешь о косметике забыть. У тебя свои цвета хорошие.

Мама победно улыбнулась и растворилась в доме. Тома обиженно насупилась и поплелась за ней.

Я повернулся, прощаясь, к деду:

— Ну… Спасибо за всё, что ли… До свидания.

— Давай, малец, — махнул он свободной рукой, — до дому?

— Неа, — я поглядел на солнце, — на Невский.

— Хорошо… — дед понятливо кивнул, и, чуть помолчав, добавил, — заезжай.

Понедельник, 09.05.1977, 12.15

Ленинград, Невский проспект.

Они шли, казалось, нескончаемым потоком, не в ногу, но ровными шеренгами, ряд за рядом, как волна за волной. В гражданских костюмах и военной форме. У кто-то, служащего ещё и сейчас, парадная офицерская, цвета штормовой волны в Ялте, с жёлтым ремнём и золотистой бляхой. Иногда мелькает чёрная с кортиком у левого бедра. А кто-то — ещё в той, бережно хранимой в глубине тёмных кладовок для смотра раз в году, в самый главный день. В День Победы.

И медали, медали, медали, рядами, как золотистая чешуя, у некоторых аж по пояс. Не звон — солидный шорох медалей уверенно ложится поверх праздничного шумка, как доверительный разговор в полголоса.

А справа — ордена, почти у всех, а у некоторых — не в один ряд. Изредка мелькают, сразу притягивая взгляд, золотые искорки Героев. Не много, но есть, живы.

Я стою на мосту у Дома Книги, неволько вытянувшись по стойке «смирно», и смотрю на крепких ещё стариков и старух.

Да какие старики! Не стары они ещё, походка свободная и уверенная. Не походка — поступь. Поступь победителей.

Это потом этих мужиков согнет предательство детей и внуков. Это потом они, потерянные и никому не нужные, будут доживать. Это потом их начнут стыдить за стойкость убеждений и призывать лобызаться с теми, кто стрелял им в спину.

А пока — победители.

На Невском — солнечно и тепло, но меня пробивает озноб. На плечи неподъемно лёг пласт Истории. Эти не отступили. Пашка — тоже. Воображение мотнуло перед глазами сочные листья капусты, мокрую глину торопливо отрытого окопчика и, между рычащими коробочками, фигурки в фельдграу на планке прицела.

Я в той жизни слишком долго отступал. Всё, дальше некуда.

Среда, 11.05.1977, 14.35

Ленинград, Красноармейская ул.

Минут за десять до окончания классного часа в дверь проскользнула завуч и, что-то нашептав на ухо Эриковне, повела её за собой.

— Никому не расходиться, — встревоженно обернулась классная в дверях, — сейчас состоится комсомольское собрание класса. У нас — серьёзное ЧП.

Класс тревожно загудел, перебирая версии. По всему выходило, что самым серьёзным происшествием последней недели был эпизод, когда Валдис и Сёма на переменке перед физкультурой забросили в девичью раздевалку Чижика из седьмого А. Визг, действительно, стоял знатный, а потом полуодетая Кузя, торжествующе держа страдальца за крепко вывернутое ухо, выпнула его за дверь, но на серьёзное ЧП это никак не тянуло. Во-первых, это происходило уже невпервой, причем к негласному взаимному удовлетворению сторон и, поэтому, в визге из раздевалки преобладали, скорее, азартно-радостные нотки, а, во-вторых, Валдис и Сёма очередной втык за это уже получили.

Некоторое время мы поупражнялись в остроумие, подбирая формулировку возможного взыскания за это происшествие по комсомольской линии. Сёма настаивал на выговоре «за таки недостаточные усилия по углублению и расширению» и просил, в качестве особого наказания, закрепить за ним Кузю в качестве наставницы. Разрумянившаяся Кузя была согласна взвалить на себя такую нагрузку, но сразу честно предупредила, что расширять и углублять под её руководством Сёма сможет хоть по три раза на день, но исключительно с Валдисом. Я слушал, изумлённо задирая брови. В прошлый раз такие коннотации в речах одноклассников проходили мимо меня, не встречания никакого узнавания и понимания.

111