Квинт Лициний - Страница 112

112

Постепенно возбуждение пошло на убыль, и тут дверь, наконец, распахнулась, и в класс прошествовала административно-партийная верхушка. Первой с деловито-озабоченным видом вкатилась Тыблоко. За ней по хозяйски уверенно зашёл невысокий сухонький мужичок в костюме, буквально лучащийся радостной энергией. Чувствовалось, что человек горит на работе. Затем в проеме возникла невнятная сутолока, было видно, что кто-то, размахивая руками, пытается безуспешно уступить кому-то дорогу. В итоге сдались оба, и в дверь, чуть ли не обнявшись, протиснулись Эриковна и Антон Веселов.

Тыблоко постучала указкой по столу, и на класс опустилась вязкая тишина.

— Товарищи комсомольцы, нам необходимо провести комсомольское собрание для обсуждения фактов, изложенных в поступившем в райком партии заявления от члена нашей комсомольской организации, — она поджала губы, обвела класс серьёзным взглядом, и добавила, — суть заявления будет изложена инструктором Ленинского райкома партии товарищем Горячёвым Сергеем Ивановичем.

Мы за минуту выполнили формальности: приняли решение о проведении собрания и избрали в его председатели Алёну. Затем слово предоставили инструктору райкома.

— Товарищи комсомольцы, — начал он, — по школе, оказывается, гуляет мерзкий стишок про генерального секретаря КПСС, дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева и героического руководителя коммунистов Чили товарища Луиса Корвалана. Печально, но об этом нам сообщил только один сознательный комсомолец, — веско сказал он и с угрозой обвел класс взглядом, — только один, и в этом тоже предстоит сегодня разобраться.

Сидящий в президиуме Веселов отчётливо позеленел, Эриковна ссутулилась сильнее обычного, а Тыблоко сжала губы в тонкую полоску и впилась в инструктора взглядом.

Я напрягся, вспоминая, потом оглянулся, увидел довольного Лейтмана и всё понял.

Ах ты ж сука! Решил так расчистить себе путь в девятый класс?!

Мысли понеслись галопом в поисках выхода. Надо выводить Пашку из под удара, остальным ничего существенного не будет… А Пашка про Антона умрёт, но не скажет.

Решение пришло через три удара сердца. Да чем может быть опасен мне этот возбуждённый властью плешивый хорёк?! Я уже вне его юрисдикции. Как же приятно это ощущать! Я хищно улыбнулся и прикинул план глумления, затем наклонился к уху окаменевшего Паштета:

— Паш, — шепнул чуть слышно, — ты мне веришь?

Паштет посмотрел на меня расширенными зрачками и заторможено кивнул.

— Сиди и молчи, спросят — ничего не было, не задумывайся даже. И Томе с Иркой передай, — я оглянулся на встревоженных девчонок и быстро начирикал короткую записку.

— Итак, — продолжал тем временем распинаться партайгеноссе, — пусть тот комсомолец, который притащил эту гадость в школу, объяснится сейчас перед своими товарищами. А потом заслушаем тех, кто его не прервал, не схватил за руку, и не сообщил об этом возмутительном происшествии куданадо, — последнее слово он произнес слитно, возбужденно тряся в воздухе листом бумаги, а потом бросил донос на стол перед собой. Тыблоко тут же перекосилась вбок и принялась жадно вчитываться.

«Интересно», — подумал, готовясь встать, — «есть ли там про Тому, и знает ли Тыблоко про её дядю?»

— Ну, — инструктор, не находя себе от возбуждения места, дёргано перемещался вдоль доски, — что, нет смелых? Как антисоветчину рассказывать, так смелые, а как держать ответ — в кусты?!

Тыблоко дочитала донос примерно до середины листа и, вздрогнув, посмотрела на Тому, а потом повернулась к Хорьку и замахала рукой, безуспешно попытаясь привлечь его внимание.

«Есть. Знает», — понял я с удовлетворением и, сжав на прощанье Паштету предплечье, поднялся с места и направился к доске. Тыблоко с удивлением воззрилась на меня, а Антон поверх бледной зелени пошёл ярко-белыми пятнами.

Я вышел, выполнил чёткий разворот через левое плечо, неторопливо провёл взглядом по лицам товарищей и спокойно улыбнулся. Господи, хорошо-то как! Как хорошо не бояться!

— Ребята, — начал я задушевно, — и девчата! Недели три назад я пошёл в баню на Шкапина. Попарился так хорошенько, взял шайку, намылил, понимаешь, голову. И тут какая-то сволочь возмутительный анекдот рассказала. Пока мыло смыл — нет уже никого вокруг. Поверите, — я прижал ладонь к груди, — ночь потом не спал, так на душе от возмущения всё кипело! — по лицам наиболее сообразительных поползли понимающие усмешки.

— Утром не удержался и поделился своим возмущением с комсомольцем Лейтманом, — все дружно повернулись и оценивающе посмотрели на поражённо застывшего Лейта, а я тем временем исподтишка показал кулак порывающемуся вскочить Паштету и скорчил ему зверскую рожу.

— Вот. Всё, — закончил я и, глумливо улыбнувшись, шаркнул ногой.

Тыблако наклонилась вбок и сильно дёрнула за рукав ошалевшего от моей наглости инструктора, буквально подтягивая его к себе.

«Идиот», — клянусь, именно это слово я прочёл в шевелении её губ, прежде чем, нагнувшись, он закрыл видимость. Она что-то жарко зашептала ему на ухо и экспрессивно ткнула пальцем куда-то в донос, чуть не проткнув его. Хорек сдулся на второй фразе. Только что это был победитель, готовый, изголяясь, вдоволь помурыжить жертву, и вот это уже какое-то недоразумение, жалкий преющий обмылок с бегающими глазками, переминается, нервно теребя подрагивающими пальцами несвежую манжету.

Я с победной ухмылкой в упор посмотрел на ещё ничего не понявшего Лейтмана, а потом сделал пару шагов в бок и сгрёб лист со стола:

112